Пятница, 22.11.2024, 09:37
Приветствую Вас Гость |
|
|
Главная » 2012 » Январь » 31 » Истории из жизни 4
|
История четвертая
- Семен, а ты что нам о себе расскажешь?
- Что я могу вам рассказать. Родился, женился, дети пошли, не заметил, как состарился.
- И это все? Нашел чем удивить. Мы все через это прошли. А ты нам расскажи что-то неординарное, что-то, что было только у тебя.
- Да у меня, по большому счету, вся жизнь была не как у всех. Каждый прожитый мною день – это целый рассказ, прожитый год – роман, ну а прожитая жизнь – сериал «Санта Барбара». Десять лет на экране, а конца еще не видно.
Родился в простой еврейской семье. Папа – балагола, развозил продукты по магазинам. Мама – домохозяйка. Семья была большая: баба Двора – папина мать, папа, мама и нас пятеро – две сестры, два брата и я. Брат и две сестры были старше меня, а младшему брату всего два года. Как я ему завидовал! Все его любили и пестовали, одевали только во все новое. Зато меня всей семьей только воспитывали и колотили. Придешь с улицы поцарапанный или с запачканным штанами, получай от старших по тумаку. Кто-то проверит дневник или как я сделал домашнее задание, опять получай по шее или по голове. Сестры мне говорили:
- И в кого это у тебя дубовая голова? Все всегда делаешь наоборот. Все шиворот-навыворот.
И я думал: они и правы, у меня действительно дубовая голова. Сколько все меня не бьют по голове, а она никогда не болит. Может, дубовая она у меня. Стараюсь я честно, чтобы у меня все было хорошо, а получается все наоборот. Вот посмотрите. Иду я из школы домой, а около мусорного ящика лежит красная пластмассовая крышка. Ну, скажите, как можно мимо нее пройти и не подфутболить? Пнул я ее ногой, а она, зараза, оказалась от свежей краски, и мои брюки стали в красных веснушках.
А однажды в воскресенье возвращаемся мы с другом домой днем из кинотеатра. Я иду, обхожу лужи, а друг по дороге собирает «бычки», которые побольше, от сигарет.
- Ну, ты даешь! – говорит он мне. – Тебе уже скоро одиннадцать, а ты ни разу еще даже не курил. А это такой кайф! Вот, попробуй, – и сует мне в рот горящий «бычок». Я затянуться толком не успел, смотрю, моя сестра Белка идет мне навстречу. Я испугался и раз этот «бычок» быстренько в карман рубашки. Прихожу домой с прожженной дыркой на кармане. Старшему брату мама, правда, не рассказала о прожженной рубашке, а меня хорошенько отругала. «Какой ты у нас в семье непутевый, – говорила она, – единственная целая почти новая рубашка без заплаток специально для школы и на выход а ты ее чем-то прожег».
А однажды зимой взял я с собой завтрак в школу – хлеб с халвой. Все как положено, завернули мне в плотную бумагу и положили в портфель. Иду я в школу, а по дороге, смотрю, пацаны знакомые катаются на портфелях с горки. Ну, я тоже скатился с горки на портфеле несколько раз. Достаю в классе на уроке свои тетради, а они все в халве. Хотел я стереть халву резинкой, тер, тер и получилась дырка. Пришел домой, достал тетрадку, показываю ее сестре и подставляю ей по привычке свой лоб. Сестра заставила переписывать в новую тетрадь все семь запачканных халвой страниц.
А однажды я взял у старшего брата Якова его трубу подудеть. Он учился в строительном техникуме и там играл в духовом оркестре. Так мало того, что за это я получил от старшей сестры Белки по голове, так вечером пришел домой из техникума брат и, когда ему рассказали, что я дудел на его трубе, прямо футляром, где находилась и труба, два раза стукнул меня по голове.
-Изверг! – набросилась на брата моя мама. – За что ты его бьешь? Что он тебе сделал? В трубу твою немного подудел. Так убей его за это.
А брат говорит:
- Еще раз он возьмет мою трубу, я его точно убью.
Я знал, что он меня не убьет, что так он просто шутит, но мне так стало обидно от его этой дурной шутки, что чуть не заревел.
Единственной отдушиной для меня был приезд отца на обед домой. Он привязывал Сашко (так звали его коня) к забору и пока обедал, я подходил к коню, с карманами, набитыми кусками хлеба. Сашко всегда встречал меня радостным ржание и обнюхивал мои карманы. Я кормил его хлебом. Он нежно губами брал у меня из рук ломтики и такими влюбленными глазами смотрел на меня, что мне казалось, что только он и способен по-настоящему понять меня. Я гладил его по щекам и рассказывал о всех своих обидах и приключениях. Сашко жевал хлеб, понимающе смотрел на меня и кивал головой. Жаль, думал я, что Сашко не может говорить. Он бы мне посоветовал, что делать. Одно точно знал, я должен, нет хочу играть на трубе и не хуже моего брата Якова. Но главное, чтобы он не знал, что я учусь играть на трубе.
Начал я ходить учиться в духовой оркестр нашего городского Дома пионеров. Там мне дали трубу, которую я прятал от моего брата у себя под кроватью. И так, друзья, я влюбился в этот инструмент, что часа репетиций мне уже не хватало. Я хватал трубу и бежал по вечерам в школу. Уроки кончались, там было тихо, и я часами играл, играл, играл.
Руководил нашим оркестром бывший военный музыкант по фамилии Рубинчик. Он каждый раз после репетиции оставался, чтобы лично позаниматься со мной. «Пока у тебя, Сема, есть желание серьезно заниматься музыкой, – говорил он, – я всегда к твоим услугам».
После седьмого класса я решил поступать в музыкальное училище.
- Тоже мне, нашелся музыкант! – посмеялся надо мной брат, когда узнал, куда я хочу поступить. Но когда я на его трубе сыграл как надо неаполитанскую песенку Чайковского, сделал серьезное лицо и сказал: – А ты молодец. Жалко, что у меня не было старшего брата, не было, кому в детстве давать мне по шее. Может, из меня вышел бы толк и я бы стал тоже хорошим музыкантом.
Первый год учиться было тяжело: не хватало денег. Отец присылал мне по 25 рублей в месяц. Я понимал, что взять ему было просто неоткуда, зарплата – маленькая, семья – большая. Успокаивало только то, что в общежитии у нас не я один был такой. Я не унывал. На завтрак каждый день мы жарили себе яичницу на одно яйцо, а в обед бегали в столовую, заказывали полный борщ или суп (первое тогда стоило копейки), а хлеба на столах было навалом.
Учились мы все хорошо. Часто нас даже ставили в пример местным студентам. На третьем курсе мы сделали свой инструментальный ансамбль и даже довольно неплохой. Вначале мы играли в рабочем клубе, по вечерам на танцах, а потом нас стали приглашать на свадьбы, играли через неделю по ближайшим деревням и поселкам. Отбоя от желающих не было. Играли мы, конечно, не в ущерб учебе. Стали появляться деньги, и мы иногда устраивали в нашей комнате домашние вечера. Покупали легкую закуску и бутылочку вина, которого хватало на всю нашу компанию из пятнадцати человек.
Мы сочиняли и пели свои песни, мечтали о будущем. Распущенным мы не было, просто научились наслаждаться лучшими годами нашей молодости, студенчеством.
Отец мне денег уже не присылал, а я сам каждый месяц отправлял домой по 50 рублей. Правда, мама никому не разрешала дотрагиваться до них.
- Не вы их заработали, не вы их будете тратить, – говорила она всем и прятала деньги в свой сундук, который всегда был у нее под замком.
Училище я закончил с красным дипломом и получил направление на работу в Дом культуры колхоза «Рассвет», на должность директора. Оклад был небольшой, хотя на мои нужды его хватало. Зато работа была очень интересная и по специальности. В клубе находился я и днем и ночью. Посудите сами, за год в клубе я организовал духовой оркестр, вокально-инструментальный ансамбль, а в свое личное время работал еще с солистками и с женской вокальной группой.
Когда меня призвали в армию, в колхозе мне устроили целые проводы, сказали много хороших слов.
«Раньше в клубе, – говорили односельчане, – кроме кино, ничего не было. А сейчас благодаря новому директору Дома культуры стало у нас не хуже, чем в городе. Есть свой духовой оркестр, проводятся танцевальные вечера, на котором играет свой вокально-инструментальный ансамбль. Есть и своя самодеятельность, которую иногда приглашают даже на городские концерты». Председатель колхоза подарил мне большой транзисторный приемник, пожелал мне легкой службы и попросил после службы вернуться в колхоз. На призывной пункт меня повезли на «Волге» председателя, а духовой оркестр сопровождал нас в маленьком колхозном автобусе, и на отправочном пункте играл, не переставая, танцевальные мелодии, пока мы, новобранцы, не сели в автобусы и не уехали.
Служба была для меня как санаторий. Вовремя спать, вовремя вставать, завтрак, обед и ужин строго по расписанию. Скажите, чем плохо? А если заработаешь наряд вне очереди, тоже не беда: лишний раз поработать на кухне или еще раз помыть полы. Бога ради, что за проблема – я привык к самостоятельности. А если кто-то захочет отметить свой день в казарме и кому-то надо перелезть через забор и купить за территорией части пару бутылок вина – нет проблем, я всегда «пожалуйста», давай только деньги. Я не понимаю, что за преступление в выходной день на двадцать пять человек выпить две бутылки вина.
Однажды заметил меня командир взвода, как я перелезаю через забор.
- Рядовой Смоловицкий! Ко мне!– скомандовал он.
А я ему:
- В другой раз, сейчас некогда.
Вечером за самовольную отлучку из части объявили мне трое суток ареста и отвели на гауптвахту. Подметаю я после завтрака двор потихоньку, а мои друзья по взводу шагают по плацу строевой в жару, мокрые насквозь, а в обед мне приносят полный котелок каши. Это для меня ребята положили в котелок пару лишних черпаков, а повариха наша – тетя Вера узнала, что меня посадили, сказала обо мне:
- Такой хороший парень, а как быстро работает на кухне! Лучше всех. Положите ему от меня эти пару кусочков мяса.
Вечером я отдыхаю, правда, без подушки. А зачем она мне? Я все равно, когда сплю, ложу руки под голову. Я сплю, а ребята из караула в это время берут свои карабины и идут охранять объекты.
А утром я увидел своего командира взвода и говорю ему:
- Здравие желаю, товарищ старший лейтенант! А не могли бы вы мне добавить еще трое суток ареста. А то трое суток для полноценного отдыха мне не хватает. А он вытаращил на меня глаза и говорит:
- Больше ты у меня отдыхать на гауптвахте не будешь. Будешь целыми днями ходить строевой, а вечером драить ротный туалет.
- Есть каждый день драить ротный туалет. Это как раз моя гражданская специальность, и спасибо вам, я чувствую, что не дисквалифицируюсь под вашим мудрым руководством в нашем взводе. Только все нужно сделать по закону. Мне нужен приказ и как минимум от командира роты, что рядовой Смоловицкий Семен Абрамович приказом по роте назначается ответственным за чистоту и порядок ротного туалета. Командиру взвода старшему лейтенанту Сухорутько Николаю Матвеевичу найти и выделить рядовому Смоловицкому подсобное помещение для хранения личного инвентаря: швабры, щетки, дезинфицирующих и моющих средств. А для поднятия жизненного тонуса за вредность присвоить рядовому Смоловицкому Якову Абрамовичу сержантское звание с соответствующим сержантскому званию денежным довольствием. И обязательно число и подпись командира роты.
- Ты думаешь, Смоловицкий,– с сарказмом произнес Сухорутько, – что ты очень умный, а я значит, офицер, закончивший офицерское училище и не один год работающий в части, дурак. Да?
- Не знаю,– отвечаю. – А потом вы уже извините меня, товарищ старший лейтенант, мне некогда сегодня говорить с вами, приходите ко мне завтра, я должен до обеда закончить уборку. Как в армии говорят, служба службой, а обед по расписанию, и я граблями стал собирать в кучку пожелтевшие листья.
Раз в месяц наша рота подменяла караульную роту. Мы шли охранять объекты части, а караульная рота отдыхала. В этот раз, это было под новый год, подошла очередь идти в караул нашей роте. Был отличный предновогодний день. Мягкий морозец, в воздухе кружились снежинки, создавая у всех предновогоднее настроение большого единственного праздника, не связанного ни с политикой, ни с важными датами, просто праздника хорошего настроения, праздника встречи Нового года.
И надо же было так случиться, что как раз под самый новый год прибыли на станцию два вагона угля и мне, не знаю, правда, от кого, пришлось охранять этот уголь.
Станция находилась километров за десять не меньше от нашей части и, в виде исключения, начальник караула разрешил охранять этот пост по четыре часа. Это было нам на руку: мы могли побольше отдыхать. В общем, охраняю я этот уголь, хожу, как полагается, с карабином взад вперед. А вокруг из домов смех, звон бокалов, льется музыка, что вам говорить – Новый года есть Новый год. И вдруг, как из-под земли рядом со мной появился живой Дед Мороз, то есть не совсем Дед Мороз, а просто обыкновенный дед, в валенках до колен, в телогрейке, с сумкой через плечо, весь в головы до пят облепленный снегом.
-Здравия желаю, товарищ солдат, – по-военному поздоровался он. – Разреши мне пролезть под твоим вагоном.
- Послушай, Дед Мороз, – говорю я ему, – проваливай отсюда, пока не поздно. Видишь, я на посту, а в руках у меня карабин. Могу и пристрелить: ты подошел к часовому, а это нападение на пост.
- Не дури, сынок. Уголь твой, ты сам видишь, никому в новогоднюю ночь не нужен, вокруг поста нету ни души. Не бегай вокруг своего вагона, а лучше садись и отдыхай. А, может, служивый в часть нового года хочешь выпить. Это я могу организовать в два счета.
- Дед, не терзай мне душу. Пролезай лучше под своим вагоном и чеши домой! – отвечаю я ему.
- Домой я всегда успею. Мне пока и в гостях неплохо. А работаю я, сынок, здесь рядом в котельной. Пенсия, сам знаешь, какая у нас маленькая, не хватает на жизнь. Вот я по три дня в неделю и работаю в котельной. Сейчас я сменился и иду домой. Хотел я, грешный, выпить со своим сменщиком, вот даже и бутылочку из дома прихватил и закуску хорошую. Да сменщик пришел на работу уже тепленьким. Я и побоялся с ним распивать бутылочку, встретить вместе Новый год: а вдруг он заснет на работе и заморозит все трубы. Вот я со своим горючим и со своей закуской и иду домой. А тебе еще сколько стоять на посту?
- Еще два часа, – говорю я ему.
- Ого-го, неужто стоишь в мороз по четыре часа? Так можно и окоченеть, – пожалел меня Дед Мороз. – Вот что, сынок, сейчас мы с тобой разложим все наше богатство на ступеньки вагона и примем по стопочке на грудь за Новый год.
- Спасибо, дедок, – подобрел я, – но на посту мне нельзя пить.
- Послушай старого солдата, он тебе, сынок, дурного не посоветует. Уголь, как ты видишь, никому сегодня не нужен, а за Новый год выпить по пару грамм и друг другу пожелать всего хорошего сам бог велел. Вот наша бутылочка, а вот и колбаса копченая, пирожки домашние и огурчики соленые. Милости прошу к нашему шалашу.
«Была не была, – подумал я, – стоять без толку мне еще почти два часа, а за два часа все, что выпью, выветрится», и говорю деду:
- Ладно, дедок, за Новый год! Чтобы было у нас все хорошо, наливай!
- Вот это другой разговор, – говорит дед. – Вижу, передо мной стоит настоящий мужчина.
Выпили мы по полстаканчика. Стою я, закусываю копченой колбасой. Балдею от ее запаха. Давно такую прелесть не жевал. И так на душе стало хорошо, празднично. В со всех сторон песни, музыка. А через два часа придет смена и у меня кончится ночь.
Выпили мы с дедом пару раз по пол стаканчика, и у деда, как у настоящего Деда Мороза, покраснели щечки, и развязался язык.
- Долго еще служить? – спрашивает у меня.
- Да нет, осталось полгода.
- Смотрю на твои голубые погоны. Ты не иначе, как с нашего аэродрома?
- Ну, дед, – рассердился я, – а ты, оказывается, шпион. А ну-ка бери торбу, сгребай в нее свою жрачку и проваливай!
- Да не трещи ты, не трещи на меня. Уж очень я тебя испугался, – успокоил меня дед. – Сейчас закурю и пойду, а то ты какой-то не приветливый.
Он закурил:
- А у вас кто в части замполит – полковник Кац? Да молчи, я сам знаю, что Кац. Если хочешь знать, мы с ним знакомы уже почти тридцать лет. Мы с ним рядом, как я сейчас с тобой, прошли почти всю войну. Он был в нашей эскадрильи летчиком, а я у него механиком. В быту он был тихим, спокойным, а в воздухе – зверь. У меня дома есть фотография военных лет, где мы вместе стоим возле нашего истребителя, а на нем, знаешь сколько? – аж 19 звездочек – это столько вражеских самолетов сбил наш Кац. Да, было все у нас за годы войны: и ранения, и неудачи, и потери друзей, и радости побед, но нам повезло, мы с нашим командиром все выстояли и живыми вернулись домой. С головы до ног увешанные орденами и медалями, а грудь Каца Якова Моисеевича украшала еще и Звезда Героя. Вот за него, командира, за нашего Каца, чтобы он был у нас здоров, мы должны немножечко выпить. – Он выпил еще полстакана. – А теперь все, дружок, за моего друга мы выпили, Новый год встретили, пора и домой. Сегодня в шесть утра я разбужу своего командира, чтобы поздравить его с Новым годом. Я всегда его поздравляю с такую рань. И он на меня не обижается.
- Дед, спасибо тебе за угощение, – говорю я. – Сейчас бы глотнуть немного воды, и был бы полный порядок.
- А тут недалече на вокзале есть буфет, можешь сбегать. Я не пойду. Сам я еще ничего, но ноги мои уже ни к черту не годятся. Боюсь не дойду я. Сколько уже лет прошло после войны, а все дают о себя знать проклятые ранения. Ты уж потерпи как-нибудь, а я того, почапаю помаленьку.
И тут мне в голову пришла хорошая мысль:
- Дед, а ты постой здесь поохраняй наш уголь, а я сам сбегаю за водой на вокзал.
- Ладно, беги, поохраняю твой уголь. Только что это за охрана без оружия? Да и ты всех на вокзале перепугаешь – пришел выпивать солдат с карабином среди ночи на вокзал. Могут вызвать кого надо и повязать тебя. Если хочешь, давай я посижу у твоих вагонов и подержу твою пушку, а ты по-быстрому сбегаешь в буфет за лимонадом.
- Я мигом, – и даю ему свой карабин. – Карабин я посмотрел, стоит на предохранителе, все в порядке, – и я помчался к вокзалу.
А в это время дежурный по части с начальником караула решили проверить, как наши защитники несут службу по охране особо важных объектов нашей части. Что внутри гарнизона все охраняется, как надо, по уставу, никто не сомневался из них, решили проверить только наш отдаленный пост на станции. Пост наш с дедом по охране угля. Взяли они на всякий случай пару солдат, свободных от караула, и поехали.
А в это время дед, оставшись один на посту, чуть подвыпивший, с карабином, приободрился, застегнул на все пуговицы свою телогрейку и стал, как положено, с карабином на перевес, нести караульную службу. Ходит взад, вперед, вокруг вагонов. И вдруг видит: идет на пост целая группа людей. Наш бывший фронтовик, конечно, не сробел:
- Стой, кто идет! – громко крикнул он.
- Начальник караула с проверяющими, – услышал он ответ.
- Никаких начальников! Никаких проверяющих я не знаю. Что, уголька решил на шашлычки наворовать? А ну, все ложись в снег! – и дед передернул затвор и выстрелил вверх.
Проверяющие, привыкшие к четкому выполнению приказов, дружно зарылись в сугроб. Я прибежал на свой пост минут через десять, взял у деда свой карабин, а в благодарность за помощь протянул полбутылки лимонада.
- Все в порядке? – спросил я.
- А как же! – с важный видом ответил дед. – Уголек твой цел. Правда, за твое отсутствие хотел кое-кто поживиться дармовым угольком, и я уложил до твоего прихода их в снег.
И тут я заметил в снегу людей.
- А ну, всем встать! – скомандовал я. Ба! Смотрю, знакомые все лица. Ко мне подошел мой друг по службе, а сегодня и разводящий Сергей. – Что ты так рано приехал за мной? – я посмотрел на часы. – Сейчас только час ночи. Мне стоять на посту еще час.
- Идем, идем, дежурство для тебя уже закончено.
Забрали у меня мой карабин. Охранять уголь поставили другого караульного, и я, распрощавшись, с дедом, уехал. Все вроде у нас обошлось. Никто, кроме проверяющего, даже не простыл. А проверяющий по дороге расчихался.
- Будьте здоровы, товарищ капитан, – говорю я ему.
А он мне:
- Я дам тебе «будьте здоровы», такое ЧП устроил в части.
- Что за ЧП, товарищ капитан? Уголь не разворован, карабин в порядке, даже стреляет, плюс ко всему. Я, как белый человек, встретил Новый год.
Дали мне пять суток ареста, а командир роты сказал мне:
- Тебе, Смоловицкий, повезло. Если бы не друг нашего полковника, этот самый дедок, отдали бы тебя под трибунал.
Вот такие у меня были пироги. Так я встретил свой второй Новый год.
* * *
Однажды зимой устроили нам марш-бросок на лыжах, 10 километров. Куда денешься, стал и я на лыжи. А если сказать по секрету, я такой спортсмен, что чем пройти пять минут, куда мне надо, по свежему воздуху, я лучше сорок минут буду ждать переполненный автобус на останове. В общем, на этот марш-бросок стартовал весь наш ввод. Я, привыкший всегда быть в лидерах, со старта рванулся вперед, потом оказался в середине, а к концу нашего пробега был уже в конце строя, рядом с выходцами из Средней Азии, которые лыжи видели в своей жизни только по телевизору.
Вспотевший, расстегнутый, вошел я в казарму и, не раздеваясь, плюхнулся на свою кровать. Утром у меня поднялась температура, и я не мог подняться с кровати. Отвели меня сначала в санчасть, а потом в госпиталь, у меня воспаление легких. Лежу я, лечусь, делают мне каждый день уколы, дают таблетки. Кормят в госпитале хорошо. Нет тебе ни «подъем», ни «смирно», не выхожу строиться. В общем, настоящий отдых. Красота!
Лежу на кровати, болею себе в свое удовольствие, скучаю, правда, сильно по армейским друзьям. Думаю, в воскресенье у всех выходной, многие пойдут в город в увольнение, может, кто-нибудь из друзей догадается навестить меня. «Сейчас, разогнались. Когда человек больной, кому он нужен? Ну, ничего, и без них выкарабкаюсь.
Лежу, болею, в голове мрачные мысли. И вдруг слышу голос медсестры:
- Сема, ты не спишь? К тебе пришли.
Открываю глаза и вижу – у входа в палату переминаются с ноги на ногу Сурен Айвазян и Ахмед Касымов. Принесли мне бутылку яблочного сока и пять пирожков с повидлом.
- Ой, ребята, спасибо, что пришли! – обрадовался я. – Ну, как там у нас в роте? Что нового?
- В роте все в порядке, – говорит Сурен, – только скучно немного без тебя. Все такие серьезные, каждый занят только собой. А с тобой и пошутить и подурачиться можно. Совcем другое дело. Выздоравливай скорее.
А Касымов перебивает Сурена и сует мне в руки фотографию, где он парит в воздухе куда-то мимо деревьев.
- Постой, это же я тебя фотографировал, – говорю я. – Извини меня, Ахмед, за это фото. Это я не со зла, а просто по дурости.
- Зачем извиняйся? – отвечает Ахмат. – Это я перед тобой должен извиняйся. Спасибо тебе за эту фотографию.
И мы вспомнили, как это все было. Стояла запоздалая осень. А в этот день ярко светило солнце и на улице было минимум 28 градусов тепла. К тому же было воскресенье и у нас день свободный от службы. Можете себе представить, какое у всех в роте было хорошее настроение. Все вылезли из мрачной казармы во двор еще раз полюбоваться золотистым убранством осени, еще раз до прихода зимы походить по двору без гимнастерки. Каждый во дворе занимался своим делом. Кто-то играл на баяне, кто-то читал, кто-то играл в волейбол. Я бегал с фотоаппаратом и фотографировал.
- Семен, сфотографируй меня еще хоть один раз, – уговаривал меня Ахмед.
- Отстань от меня, я уже фотографировал тебя шесть раз. Сколько можно?
- Не сердись, Семен. Я за все заплачу и пленку тебе новую куплю, и даже поведу тебя за мой счет в нашу чайную, угощу тебя сдобным булочками.
- Стоит ради тебя идти в чайную, – подкалывает Ахмеда Сурен, – чтобы скушать одну, от силы две булочки?
- Почему одну? Почем две булочки? – возмущается Ахмед. – Я куплю пять, десять. Сколько захотите. Я сегодня богатый. У меня много есть деньги сегодня. Мама на день рождения прислала пять, нет… – Ахмед задумался, – десять моих армейских зарплат. Вместе прислала мне пятьдесят рублей. Послушай, Сурен, пока Семен будет меня фотографировать, посчитай, сколько на пятьдесят рублей я могу купить сдобных булочек с повидлом по пять копеек за штуку.
- Ахмед, сколько раз можно фотографироваться в одной и той же позе. Стоишь ты, как мумия, не улыбаешься, какой-то замученный. Пошлешь такую фотку домой, мать твоя подумает, что тебя в армии с утра до вечера запрягают, как лошадь в телегу, и целый день на тебе воду возят.
- А так хорошо? – спросил Ахмед, растянув свои губы в искусственной улыбке.
- Так лучше, но так улыбаются только перед врачом, в кресле стоматолога. Ты давай, залезь на эту высокую сосну, на самый верх, и я тебя щелкну. Будет фотография что надо, среди живой природы, не то, что всегда – руки по швам и глаза закрыты фуражкой.
Два раза нам с Суреном уговаривать Ахмеда не пришлось. Шесть секунд – и он уже на самой макушке сосны.
- Ну, как? – спрашивает у меня Ахмед.
- Класс! – говорю я и два раза щелкнул затвором.
- А сейчас, – Сурен моргнул мне, – Семен приготовится: у нас будет снимок для обложки журнала. Ахмед ты меня слышишь?
- Да, очень хорошо.
- Подпрыгни и помаши нам руками и ногами, а Семен сфотографирует. Давай, по моей команде, – и Сурен стал считать: «Раз, два, три».
При счете «три» Ахмед закричал: «А-ва-а», и, как учил его Сурен, подпрыгнув и растопырив руки и ноги, полетел на землю. Я еле успел щелкнуть затвором фотоаппарата. Ахмед, поцарапанный, без признаков жизни, лежал под деревом. Я по-настоящему испугался нашей глупой шутке.
- Ахмед, ты жив? – приподнимая ему голову, спросил я.
Ахмед открыл глаза и сам встал на ноги. Немного прихрамывая, пошел в казарму, но, сделав пару шагов, он повернулся ко мне и спросил:
- Ты хотя бы успел на лету сфотографировать меня? Если нет, то пусть вместо меня Сурен сейчас лезет на дерево.
Вот такая глупая получилась шутка.
Ну а теперь в палате Ахмед с восторгом рассказывал нам:
- Домой я послал это фотография мой девушка и написал, что это я в армии прыгал с самолета с парашютом. И что когда я прыгнул, я сразу вспомнил, то свой парашют я оставил в казарме под кроватью. А почему я лечу с улыбкой? Так это я заметил, что подо мною не асфальт, не бетон, а наша глубокая река, которая протекает за нашим городом, а нырять и плавать я умею. И еще я улыбаюсь, что, наверно, я останусь жив и через год приеду к тебе в аул, увижу тебя, и мы поженимся.
А еще пару слов о моем лечащем враче. Маленькая, рыженькая с голубыми глазками, ручки пухленькие, а на щечках ямочки. А когда она клала свою ручку мне на лоб, меня бросало в дрожь, скажу вам по секрету, не от воспаления легких, конечно. Звали ее Галина Израилевна. Полгода назад она получила диплом врача и теперь работала врачом-терапевтом в нашем госпитале. Вечером часами мы сидели в ординаторской с ней и разговаривали обо всем на свете. Она рассказала, что отец ее был на войне летчиком, мать врачом, что познакомились они на фронте, что они очень любят друг друга, что она единственный ребенок в семье. Рассказала о своей бабушке. А я ей о том, как меня воспитывали дома, как я получал тумаки по голове ни за что, в воспитательных целях, о моем друге Сашко, об учебе в музыкальном училище, о работе в Доме культуры.
За две недели мы так привыкли друг к другу, что мне не хотелось выписываться из госпиталя. После выписки, я частенько надевал спортивный костюм после ужина, перелезал через забор части и бежал к госпиталю на встречу с любимой. Да-да, друзья, с любимой. Свидания наши, жаль, быстро кончались. Я должен был успеть прибежать в роту на вечернюю проверку.
А однажды меня вызвал к себе замполит и предложил организовать в части нештатный духовой оркестр. Я подобрал ребят и стал с ними заниматься. Мы были освобождены от строевой, всяких работ, учений и занимались только музыкой. Отсюда и результат. Через месяц у нас уже был довольно приличный духовой оркестр. Мы уже играли несколько военных маршей, танцевальных мелодий. Времени стало побольше, я брал увольнительные и ездил в штатный духовой оркестр за нотами и за советом. У меня появилась возможность чаще видеться с Галей. Иногда я заходил к ней домой.
Мои черные глаза, нестандартный еврейский нос и слегка картавая речь благотворно действовали на Галину маму. Уверен, что она думала так: «Простой еврейский парень, повстречаются, поговорят о кино, театре, звездах, почитают друг другу стихи и разойдутся». Зато бабка Галины, мать ее отца, была как зверь. Когда я приходил, она сразу же выходила к нам в зал. У нее был такой злобный вид, что мне иногда хотелось встать перед ней по стойке «смирно», как совершивший тяжкий поступок солдат перед генералом.
- Что, солдат, прижался к девушке? – спрашивала она меня. – Дай ей дышать, отодвинься! Хочешь прижаться, прижмись ко мне. Я уже десять лет живу без мужской ласки, соскучилась.
Или еще:
- Солдат, перестань целоваться с моей внучкой. Она тебе еще не жена.
В дом к Гале я старался не заходить. Как-то раз, месяца за три до моей демобилизации, бегу я в своем спортивном костюме в роту на вечернюю проверку, как вдруг передо мной останавливается легковая машина, и кто-то зовет меня: «Садись, Смоловицкий, подвезу». Смотрю, за рулем наш полковник Кац. Делать нечего. Сел я в машину.
- Так, значит, в самоволке, солдат? – спрашивает полковник.
- Так точно, в самоволке, – отвечаю я.
- Не иначе, как к девушке бегал? – допытывается полковник.
- Так точно, бегал.
- Хоть ничего, хорошенькая? – спрашивает полковник и сам за меня отвечает: – Знаю, что хорошенькая, а главное, добрая к людям, отзывчивая. Смотри у меня, солдат, не обижай ее.
- Слушаюсь, товарищ полковник!
- Что ты заладил, солдат, товарищ полковник, товарищ полковник. Мы с тобой, кажется, уже почти не чужие. Галя ничего тебе обо мне не рассказывала? Ничего? Ну, молодец! Что значит дочь полковника! Как сказала мне: «узнает в сове время», так и сделала. Когда вы расписываетесь, я уже знаю – через месяц. Через месяц мы подготовим приказ о твоей демобилизации. Почти на два месяца раньше срока. Свадьбу будем справлять здесь, в гарнизоне, в нашем Доме офицеров. Подумай, кого пригласишь. А сейчас, солдат, вот пока – твой родной забор, доставай из своего укрытия гимнастерку и сапоги и беги на вечернюю проверку.
На нашей свадьбе были почти все мои родственники и родственники Гали, почти весь командный состав гарнизона, наш музвзвод и мои друзья по службе. А на следующий день в обед в солдатской столовой играл наш солдатский духовой оркестр. На каждом столе на десять человек стояло две бутылки вина, три лимонада и торт. Так закончилась моя служба.
А через две недели после больших переговоров мы уехали жить и работать в мой колхоз «Рассвет». Меня снова назначили директором Дворца культуры, а Галочка стала, вообще, человеком номер один: так как по натуре она добрая и отзывчивая, а до нас ни в нашем колхозе, ни в соседнем врачи долго не задерживались.
Через полгода колхоз выделил нам четырехкомнатную квартиру в новом четырехэтажном доме. И прожили мы с моей Галей в нашем колхозе счастливых двадцать лет.
А потом куда все, туда и мы. Уезжать нас с нашего родного колхоза, скажу честно, совсем не хотелось. Правда, Израиль по-настоящему стал нам второй Родиной, и мы никогда нисколько не сомневались в своем правильном выборе, но, просматривая иногда наши старые фотографии, переговариваясь по телефону с нашими друзьями, которые остались там на нашей бывшей Родине, скажу вам честно, мы вспоминаем лучшие годы нашей жизни.
Ох, и зачем я с вами сегодня пошел прогуливаться? Опять я вспомнил свою молодость. Опять расстроился. Даже слезы навернулись. Позвоню лучше своей Галочке:
- Але, Галочка, это я. Это ты, моя радость? Узнала? Да, это я, твой Сема. Что я звоню? Ах, да, что мы будем сегодня кушать на ужин? Ой, мои любимые рыбные котлетки. Спасибо тебе. Дай бог тебе здоровья. Послушай, галочка, а ты меня ругать не будешь? Что такое? Если я говорю тебе ругать меня – значит наверное есть за что. Что случилось? Ладно, скажу тебе прямо не выкручиваясь у меня большое горе. Лучше сядь. Села? А теперь слушай. Я потерял свой мобильник. Что-что, я тебе просто так бы не позвонил. Прежде чем позвонить, прощупал все свои карманы, посмотрел на скамейке и под скамейкой, даже проверил рядом со скамейкой мусорницу. Нигде его нет. Потерял я его, шлимазл, потерял. Ты говоришь, что это не беда, купим новый, главное, чтобы были мы? Спасибо тебе, ты у меня самая хорошая. Что ты говоришь. Откуда у меня были и хорошие и нехорошие. Скажу тебе по секрету, была на белом свете только одна, кто мне очень нравилась раньше, да скажу тебе честно, нравится мне и сейчас. И кого я просто обожаю и какой я был в молодости молодец, что успел вовремя на ней жениться. Это ты, моя Галочка. Ты спрашиваешь, с какого я звоню автомата? Да не с автомата. Я даже не знаю, как из него разговаривать. Откуда я звоню? Не знаю. Сейчас посмотрю. Это же надо, ты, Галочка, не поверишь, я тебе звоню со своего мобильника. Нашелся, слава богу. И знаешь, где он зараза был? У меня в руках. Что ты говоришь? И я могу прийти прямо сейчас? Какая ты у меня умница. Вот это радость!
Друзья, моя Галочка приглашает всех вас ко мне домой на свежие рыбные котлеты. Обещает нам налить по тридцать грамм хорошего коньяку. Так что, идем?
- Ну, конечно, Семен, идем. Кто нас когда и куда еще позовет? Кому мы нужны?
И друзья, кряхтя, поднялись со своей скамейки и шаркающей, старческой походкой направились к дому Якова.
© Copyright: Лев Розенберг, 2012
Свидетельство о публикации №21201170010
|
|
Категория: Проза о евреях |
Просмотров: 2147 |
Добавил: Dedizya
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
|
| Статистика |
Онлайн всего: 3 Гостей: 3 Пользователей: 0 |
|
